Ченский форум

Воспоминания С.Г.Петровского, выросшего в семье потомственных священнослужителей - и по линии отца, и по линии матери. В своих мемуарах он упоминает и Ченцы, и наш храм Спас-Ченцы. Выкладываю этот фрагмент. Полный текст здесь
http://shushara.ru/petrovskie/memory.htm

наверх
Поездка к дедушке.
В феврале 1885 г. отец с матерью решили побывать в Талдоме у моего дедушки, отца матери, священника, жившего в большом торговом селе Талдоме по тогдашнему административному делению Калязинского уезда. Савеловской железной дороги еще не было, не было железной дороги и на Кашин. Поэтому проехать в Талдом из Загородья зимой можно было только по Николаевской (Октябрьской) жел. дор. до ст. Завидово, а оттуда на лошадях.
Поездка по этому маршруту обошлась бы довольно дорого. Тариф был высоким, к тому же прямых билетов не выдавали. Поэтому на билеты на нашу семью потребовалась бы больше 10 руб. в одну сторону. Затем довольно дорого пришлось бы заплатить ямщику за перегон от Завидова до Талдома. Бюджет отца был очень скромен, каждая копейка была на учете, поэтому решено было ехать на лошадях. Помимо сокращения расходов, это давало возможность побывать в Ченцах - на родине отца, и в Цавцине - у брата отца, и в Медведицком - у старшей сестры отца. Лошадь у нас была одна. Пускаться в такое далекое путешествие на одной лошади нельзя, поэтому сговорились с замельским крестьянином Ильей Петровым, что он будет кучером и для пары даст свою лошадь. Наш Чалка должен был идти в корню, а лошадь Ильи - в пристяжке. Илья был молодой, умный мужик. Хозяйство у них было крепкое - с устоями, поэтому можно было поручить попечению и нашу лошадь.
Маршрут был такой: Загородье, Бежецк, Цавцино, Ченцы, Медведицкое, Квашенки, Талдом - всего около 230 верст.
Поехали: отец мать, два моих брата постарше меня и я. Сестра Нюта, которой только что исполнился год, осталась дома на попечении работницы Марии и Фимы. Выехали, очевидно, в первое масленичное воскресенье в середине дня после службы. Масленица была ранняя и стояла настоящая зимняя погода.
От этой поездки у меня осталась немного впечатлений. Хорошо сохранилась в памяти картина зимнего пейзажа. Белое поле, освещенное солнцем, вдали темный лес. По узкой зимней дороге бежит наша пара, звенит колокольчик, скрипят сани. Илья сидит на облучке и изредка пощелкивает своим длинным кнутом. Погода морозная, но мы одеты тепло и нам не холодно. Один раз, как будто бы на перегоне из Юркина (исток Остречины, вблизи села Белое, от Белого в 5 км), вечером, когда сумерки совсем сгустились, видели волка, бежавшего по опушке леса. Хорошо запомнилась картина поляны с лесом на горизонте. 35 лет спустя, зимой, в феврале - месяце ехал вечером по той же дороге и вот в одном месте, выехав из оврага на поляну, вспомнил картину из раннего детства, и показалось, что это как раз и есть та поляна, где мы видели волка.
Из остановок смутно вспоминается остановка в Цавцине у дяди. Большая комната, отделенная от спальни тесовой перегородкой. Через дверь видна изразцовая лежанка. На ней сидит дядя, одетый в ситцевую рубашку навыпуск из-под застегнутого наглухо жилета. Изразцовую печь я видел впервые и белые гладкие плитки, украшенные синими цветами, произвели на меня большое впечатление.
В переднем углу на столе, покрытом чистой скатертью, собран чай. Входит Илья и, останавливаясь около порога, околачивает рукавицами валенки, очищает от сосулек заиндевевшую русую бородку, а потом начинает развязывать кушак. Задержался он на дворе, так как нужно было убрать лошадей. На родине отца в Ченцах ночевали у сестры отца, бывшей замужем за дьяконом. Наша Загородская обстановка била небогатая, и все-таки от дома в Ченцах у меня осталось впечатление бедности и недостатка. Мне доселе кажется, что дом Шавровых - это простая крестьянская изба со скамейками и как будто бы даже с полатями. Талдомский дедушка жил иначе. Там был дом с рядом комнат, с крашеными полами, с большими окнами с занавесками. Самого дедушку помню смутно. Он был болен, и нас, детей, к нему не пускали.
По дороге туда и обратно проезжали через Бежецк, но города и его жизни я не заметил. Помню только, как на обратном пути останавливались на Постоялой улице около магазина Галуновых и нам вынесли уже приготовленные покупки. Двухэтажный дом Галуновых показался мне очень большим.
На обратном пути в Ченцах Илья, по просьбе отца нарубил сучьев красной вербы и привязал их на запятках саней. В Загородье красной вербы не было, а отцу она нравилась, должно быть, по воспоминаниям детства. Чтобы развести её и был нарублен пучок сучьев и перевезен более чем за полтораста верст. Из посаженных весной сучьев пошел один. Так и была разведена в Загородье красная верба.
наверх
Моя родословная
По линии отца свою родословную могу довести до прабабушки, по линии матери - только до дедушки. Отец мой был сыном дьячка с. Спас-Ченцы бывшего Корчевского уезда Тверской губ. Гавриила Тихоновича Петровского, также кутейника по своему происхождению. Родина деда было с. Петровские озера Корчевского уезда, где прадед был пономарем или дьячком. Откуда был родом прадед и кем был его отец, не знаю. Можно только предполагать, что также был кутейником, так как время его жизни падает на XVIII век, отличительной чертой которого является господство сословного строя.
Наша фамилия получила начало по с. Петровские Озера. В старину при поступлении в духовную школу был обычай давать фамилию или по селу, в котором служил отец ученика, или по церкви этого села. Сын служителя Никольской церкви получал фамилию Никольского, ученик, отец которого служил при церкви Петра и Павла, учился под фамилией Петропавловского. Иногда фамилия давалась не по церкви, а по селу. Происходившего из с. Раевского называли Раевским, из погоста Павского - Павским и т. д. Так как дед был из с. Петровские Озёра, то и назывался Петровским. Его старшие сыновья при поступлении в Кашинское духовное училище получили фамилию Спасских по церкви с. Спас Ченцы. Поэтому старший брат отца Николай Гавриилович, служивший псаломщиком в с. Цавцино, носил фамилию Спасский. Его сын (мой двоюродный брат) Семен Николаевич Спасский был дьяконом с. Селищи - Хвощна. Ко времени поступления моего отца в школу вышло распоряжение, чтобы дети записывались в школе по фамилии отца, и осталась фамилия деда - Петровский.
Отец родился около 1845(?)-1846 года. Учился в Кашинском духовном училище и в Тверской духовной семинарии. Поступил в школу, когда уже наметились новые веяния, и бурса отживала свой век. Школа была тяжелая. Тяжело было от бурсатской учёбы-зубрёжки, от сурового бурсацкого уклада. Нелегко было и из-за бедности. По всей вероятности, немало пришлось пережить сыну бедного, обремененного семьей, дьячка во время продолжительного учения вдали от дома. Отец никогда не делился с нами - детьми воспоминаниями о своем детстве и о своей школьной жизни. Потому ли, что мало было радостного и не хотелось вспоминать тяжелые моменты прошлого?
Или, может, причина лежит в его малой общительности с нами, детьми. Склонен думать, что последнее вернее. Семинаристом отец был в шестидесятые годы - эпоху весьма интересную в истории русского общества и в особенности русской разночинной интеллигенции. Это были годы, когда разночинец пробивался кверху. Семинаристы тянулись к центрам, зачастую шли туда пешком. Вспомним Левитова. Поступали в университет. Пристращались к журналам, газетам. Это было время, когда произведения семинаристов - публицистов Добролюбова и Чернышевского широко были известны читающей России, когда "Луч света в темном царстве" Добролюбова и "Что делать" Чернышевского волновали молодёжь, когда всюду, включая и провинции, с нетерпением ожидалась следующая книжка журнала с очередной публицистической статьёй. Семинаристом Помяловским был дан бессмертный очерк бурсы. Семинаристы Успенский и Левитов писали рассказы из народной жизни.
Заварушка, происходившая в жизни, конечно, захватила и Тверскую духовную семинарию. Несомненно, и там были кружки по самообразованию, может быть даже с революционном уклоном, но надо полагать, что отец стоял в стороне. Вся его дальнейшая жизнь говорила о том, что юношеский период пережит им без особых исканий и без критической оценки традиций. Нигилизм шестидесятых годов не задел его. Возможно, что застенчивому семинаристу из бедной семьи дьячка, скромному в оценке своих сил, казалось весьма хорошим достижением окончить семинарию и получить право быть священником.
Весной, вернее, в начале лета 1867 года, отец окончил семинарию по второму разряду со званием богослова. Окончившие в первом разряде назывались студентами и имели право поступать в духовную академию. В январе 1868 г. отец получил место учителя народной школы в с. Зайцеве (Козьмодемьяновское тож) Нагорской волости Калязинского уезда. Это была одна из первых школ, открытых только что организованным земством.
О родословной по линии матери моя осведомленность не идет дальше, дедушки - отца матери, священника с. Талдом Калязинского уезда о. Фёдора Ушакова. Моя мать была одной из младших его дочерей, и, рано лишившись матери, росла под наблюдением старшей сестры Александры. Материальное положение дедушки было неплохое и по всей вероятности было выше среднего уровня тогдашнего духовенства нашей губернии. Это видно из того, что у него был хороший дом, и в нескольких верстах от Талдома на пустоши Ференке было несколько десятин купленной земли-сенокоса. Хозяин он был расчетливый. По словам матери, в длинные зимние вечера сортировал семенную рожь, отбирая по зернышку. 0чевидно, весь уклад в доме был проникнут хозяйственным расчетом. Эта сторона целиком была унаследована матерью. В нашей семье все хозяйство держалось на матери. Дедушка священствовал очень долго - до глубокой старости, дослужился до протоиерея и имел наперсный крест. По выходе за штат его священническое место, по тогдашнему обычаю занял зять - муж младшей дочери Надежды. Семья у дедушки была большая. Знаю, что было три сына: Алексей, Илья и Петр и четыре дочери: Александра, Елизавета - моя мать, Надежда и еще бывшая замужем за священником соседнего с Талдомом села Квашенок, но имя её не помню. Быт семьи был патриархальный. Мать была очень замкнута и с нами, детьми, совсем не делилась воспоминаниями о своем детстве, о жизни в доме отца, поэтому мои сведении о дедушке очень отрывочны и скудны.
Училась мать у своего отца дома и, конечно, по самому старинному методу и, пожалуй, больше церковнославянскому чтению, чем гражданскому русскому. Грамотность её была небольшая, умела читать и с трудом расписывалась.